Голд небрежно поправил галстук цвета старого красного вина. Пожалуй, его на этом мероприятии не хватало больше всего - глубокие чаши бледного как оттенком, так и вкусом пунша вызывали дурные ассоциации, а разбухшие фруктовые трупы, всплывшие на поверхность, только усугубляли это впечатление. Атмосфера больничного морга, царившая в зале для приемов, меньше всего соответствовала тематике мероприятия, и потому гости чувствовали себя неловко в этой нетронутой, стерильной чистоте.
Впрочем, мисс Миллс это не смущало. Словно остепенившаяся фурия она уверенно курсировала в толпе, и кроваво-алая улыбка гостеприимно мелькала то в одном, то в другом конце зала. От всех по возможностям, каждому - по потребностям, отмеряемым легкой рукой благословенного мэра Сторибрука: сбор средств на спонсирование приюта для бездомных животных шел полным ходом.
Хмыкнув себе под нос, мужчина медленно двинулся по периметру зала, перемешивая гостей, не желавших находится возле ростовщика дольше нескольких минут, как густую мякость фркутового сока. Его взгляд, то и дело задерживавшийся на сиявшей от властного лоска женщине, был полон отеческой гордости. Хотя, знающий предположил бы в нем скорее удовлетворение творца, нежели приторную сладость родстченнического умиления.
Регина полагала, что добилась своего. А мистер Голд любил смотреть, как растут его инвестиции.
Остановившись у покрытого белым саваном стола, торговец отломил веточку от лежавшего на блюде винограда и, не спуская глаз с точеной спины мэра, говорившей с кем-то из гостей, меланхолично отправил в рот первую сочную ягоду. В городе говорили, что его взгляд можно ощутить даже на большом расстоянии - если верить слухам неоспоримыми симптомами были беспокойство, зудящее ощущение чужого присутствия и угрозы. Вот он и проверит, так ли это на самом деле.

- Зачем? - искренне удивился Голд, разгладив сбитый женской рукой галстук, - Вы же здесь.
Он не стал добавлять, что для достижения желаемого ему не пришлось пошевелить и пальцем. В конце концов – это была всего лишь игра. В следующий раз она повторит его невинную шутку, если не будет излишне раздражена. Регина была умной девочкой – и благодарной ученицей. Голду было приятно смотреть, как, насытившись мягкими тушками своих врагов она начала плотоядно косится в его сторону. Это понятно: каждый ученик рано или поздно захочет превзойти своего мастера, каждый хищник рано или поздно захочет сожрать своего дрессировщика. Ну и путь, умных неудачи только подзадоривают.
Посмотрев, как блестит в руках хозяйки вечера белесый пунш, торговец брезгливо поджал губы. Небрежный взмах руки и подле него тут же оказался официант, выпрыгнув, как кролик из шляпы – такой же белый, и такой же бесполезно глупый.
- Мне плевать, как ты это сделаешь, но через десять минут ты принесешь мне вина.
Скривившись и лишь после подобострастно кивнув, парень скрылся в толпе. Адресовав Регине уставший взгляд, Голд сокрушенно покачал головой – было конечно нечто очаровательное в человеческом непрофессионализме, но в большинстве случаев он вызывал у мужчины только назойливое раздражение. Или разочарование.
- К чему это все, мисс Миллс? Эта толпа, этот шум, - Голд неопределенно повел пальцами, не желая перечислять все составляющие подобных приемов, - Если бы я Вас не знал, мог бы сказать, что Вы этим наслаждаетесь.

Регина попала в театр одного актера, но в ее случае эта фраза означала, что зрители не осознают того, что находятся на представлении. Она не была мэром – она пыталась играть его. Незнающий отметил бы лишь излишнюю строгость и властность бессменной хозяйки города, но ростовщик видел королеву, которая изо всех сил старается изобразить управляющего. Неумело, неловко, с оглядкой, с затаенным страхом того, что из зала полетят плевки и тухлые помидоры. И совершенным осознанием того, что этого никогда не случится.
Быть может, Регине это нравилось. Но Голд был склонен предположить, что даже она сама не осознает этой незначительной детали своего поведения. Мысленно поставив галочку на следующий день рождения подарить госпоже мэру театральную маску, или плюшевое боа примадонны, Голд счел возможным наконец ответить на ее очаровательные в своей невинности претензии.
Словно он залез в чужую песочницу, право слово.
- Если вам так жаль мальчишку, мисс Миллс, можете сами принести мне вино. В конце концов, это обязанности персонала и хозяина – выполнять любой каприз гостя, - губы торговца растянулись в насмешливой улыбке, - или хозяйки.
Запахло алкоголем и псиной, через секунду возле них материализовался и сам шериф. Голд поприветствовал его небрежным кивком, который равно был и ответом Регине. Он мог бы прочитать ей лекцию о том, что личные дела следует решать после окончания переговоров с важными персонами, но торговец был не настолько мелочен.

-У него осталось три минуты, - спокойно ответил мистер Голд, рассеянно скользя взглядом по кочующим между столами гостям. Как косяки рыб – немых, безмозглых, следующих за течением или прочь от хищника. Если в этот светский океан запустить акулу, они бросятся в рассыпную, но пока акулы стояли в стороне, а люди, отягощенные короткой рыбьей памятью, снова и снова проплывали мимо, лениво покачиваясь на волнах музыки.
К аромату женских духов клещом прицепился запах табака и виски, торговец чувствовал его и пренебрежительно морщил нос. Королева в отчаянье – картина, достойная отдельной выставки, если бы не была столь жалкой, и если бы Голду было хоть какое-то дело до безвкусных увлечений Регины.
Треск. Хлопок. Звон. Женские крики резанули слух, а тепло чужого тела согрело грудь. Голд быстро обнял прильнувшую к нему королеву за плечи, закрывая ее от неожиданной опасности, и сделал один шаг назад и в сторону, закрываясь ею от брызжущего с потолка стеклянного водопада. Темнота залила глаза черной краской, в которой лишь изредка мерцали осколки, да отпечатанные на сетчатки очертания ламп. Мгновение, испуганно замершее в ослепшем зале, судорожно дернулось, и помчалось вперед.
Он послушно убрал руку, позволяя Регине отстраниться – губы недовольно поджаты, и хорошо, что королева его не видит. В секунду опасности пальцы привычно дернулись в повелительном жесте, но магия не ответила. Двадцать восемь лет – ничто, по сравнению с тем, сколько он ждал до этого. Ничто, за которое ему придется привыкнуть, что порой с проблемой придется разбираться иными методами.
- Вам следует больше внимания уделять безопасности, - заметил ростовщик, когда плеяда официантов, подобно гробовщикам на траурном вечере, расставила по столам высокие свечи, отправившее по стенам плясать изломанные тени постепенно приходящих в себя гостей, - подобный эксцесс дурно отразится на вашей репутации.
- Ваше вино, - все уже успели оправится от произошедшего, когда из темноты вынырнул официант и протянул Голду и его собеседнице два бокала, полыхнувшие рубином. Молча взяв один, торговец сделал небольшой глоток, смакуя напиток. Видимо, мальчишка решил взять самое дорогое из того, что стояло в подвалах мэрии – цена не гарантирует качества напитка, но всегда очень точно ощущается. Словно запах денег вплетается в виноградный сок, и бродит с ним год за годом, растет, крепнет.
Отнеся бокал от лица, мужчина секунду стоял, позволяя вкусу полностью раскрыться, а после коротко, без замаха, ударил официанта тростью под колено. Тот вскрикнул от боли и неожиданности и упал на пол.
- Ты опоздал на четыре минуты, - сухо бросил ростовщик и сделал еще один глоток, - уволен.

В этом городе у него было все: деньги, власть, страх и абсолютная безнаказанность. Но в Зачарованном лесу у него было больше – ростовщик отмечал это без сожаления, лишь учитывал, что на этом поле правила игры слегка изменились. В следующий раз официант получит не легкий синяк, но поднявшуюся ренту и еще пару незначительных мелочей, способных превратить его жизнь в ад. Голд не получал удовольствия, истязая идиотов, вставших у него на пути – равно как и не испытывал к этому отвращения. Это была повседневная рутина, ставшая частью его самого. Можно было бы сказать – его образа, можно было бы добавить, что он делает это лишь потому, что от него этого ждут. Но вряд ли это было бы чистой правдой.
- Напротив, мисс Миллс. Он укрепит ее.
Выходка Регины была столь мелочной и глупой, что торговец был удивлен, отметив за собой вызванное ею раздражение. Если бы девочка пробовала на вкус его защиту, возможно Голд бы и простил ее. Но, к несчастью госпожи мэра, она действительно была уверена, что это ее город, и что она может безнаказанно плевать ему в лицо, надеясь на… что? Здесь у нее не было ни магии, ни даже личной гвардии, а верный до сердечного приступа Грэхам был годен лишь на то, чтобы гонять по улицам полуночных пьяниц. Видимо, все-таки придется преподать ей еще один урок.
Стукнув тростью о пол, словно стряхивая с нее грязь, что могла налипнуть от прикосновения к ноге официанта, мужчина коротко усмехнулся.
- Если я буду прощать каждого дурака, не исполняющего свои обязанности, этот город погрузится в хаос. Так что не стоит благодарностей, госпожа мэр. Как-нибудь сочтемся.
Отсалютовав женщине бокалом, торговец направился прочь. Разбавленное гулом толпы это происшествие могло бы показаться назойливым жужжанием, не имей он ввиду то, что сказал. Если он будет прощать каждого дурака, позволяющего себе слишком много, этот город действительно погрузится в хаос.
Отойдя в дальний конец зала, где тут же образовалось пустое пространство, затененное неверным светом свечей, торговец достал из кармана брюк телефон и набрал номер.

- Вы так и не ответили на мой вопрос тогда.
Голд остановился рядом с облокотившейся о перила женщиной, сложив руки на трости, и окинул скучающим взглядом проглядывающий в просветы между домами залив.
- Впрочем, это уже не важно. Гости уже разъезжаются, вас подвезти? Мне бы хотелось обсудить, когда я получу свою долю с собранных сегодня денег.
Торговец отставил в сторону локоть, предлагая мисс Миллс о него опереться.

Упрямая. Какая же она была упрямая. Через зеркало заднего вида Голд смотрел на уснувшую на заднем сиденье Регину – даже во сне ее губы были сжаты, и подбородок чуть приподнят в готовности противостоять любому, кто встанет между ней и ее целью. Именно эта черта доставила ей больше всего неприятностей, именно она позволила добиться почти всего, что она имела, и именно она нравилась Голду больше всего.
Но в своей жизни ему пришлось избавиться от многого из того, что ему нравилось.
 
Под шинами зашуршала галька, когда машина вырулила на подъездную дорожку к двухэтажному дому, спрятанному от любопытных глаз в стороне от города. Выйдя на улицу, торговец глубоко вдохнул пропитанный морем воздух и, обойдя машину вокруг, открыл дверь пассажирского сиденья.
- Прошу, мисс Миллс. Мы приехали.
На этот раз он подхватил женщину под локоть и повел ее к ведущей в дом лестнице. Несмотря на непритязательный вид, Голд был достаточно силен, чтобы у госпожи мэра не оставалось выбора, кроме как следовать за ним. Впрочем, пока его хватка была только предостережением.
 
В главном зале пахло древесиной и стариной. Отпустив руку Регины, торговец прошел вперед, попав в линию блеклого сумеречного света, разбитого оконной рамой на квадраты. Он знал, что она не убежит.
- Надеюсь, вы понимаете какую ошибку вы совершили.
Обычно он не давал людям второго шанса, но сейчас это казалось уместным. Голд знал, что Регина не будет просить прощения, и он знал, что будь у королевы информация о том, что ее учитель сохранил память о каждом мгновении, прожитом в Зачарованном лесу, в этом разговоре не было бы никакой необходимости.
Но раскрывать карты пока было рано. Поведя плечом, оправляя не столько костюм, сколько образ франтоватого ростовщика, еще не до конца севший по его мерке, Голд молча ждал ответа, мысленно высчитывая минуты.

Жаль.
Им обоим был дан второй шанс. Все необходимое: дерево, краски, время, чтобы вытесать новые фигуры, и выстроить свои силы по одну сторону шахматного поля. Они предпочли потратить их на колья и стены, ставшие не любимыми, но почти родными. Было ли проще отказаться от возможности сотрудничества, или ученица просто слишком старательно перенимала от своего наставника склонность к одиночеству - сейчас это уже не имело значения. Они оба знали, что все могло бы сложиться иначе, и все равно шли по старым следам, разводящим их дороги в разные стороны. 
Быть может, сама реальность была против их союза. В конце-концов, вместе они действительно были способны на все.
Голд медленно развернулся, спокойно встречая обжигающий взгляд Регины. Склонил голову, изучая. Разочарованно поджал губы. Вздохнул.
- Жаль, - искренне. От всего сердца, окрашенного в чистый черный. Та связь, то доверие, что Регина почувствовала на приеме, натянулась в последней отчаянной попытке завернуть их дороги навстречу друг к другу... и с бессильным плачем оборвалась.
Для них обоих было уже слишком поздно делать что-либо.
- Видите ли, мисс Миллс, - торговец нарочито неспешно направился в сторону женщины, отсчитывая секунды ударами трости о паркет. Шаг, другой - ему потребовалось меньше минуты, чтобы оказаться подле Регины и поднять голову, обжигая сверкающие испуганным гневом глаза холодным взглядом человека, лишенного сердца, чувств, и страха к той, что сейчас стояла перед ним. Сожаление осталось позади - там, где сумерки стекали на пол особняка сковзь высокую оконную раму. Теперь Голд не испытывал к Регине ничего.
Перенеся вес на здоровую ногу, ростовщик выбросил вперед руку с тростью, другим ее концом отталкивая женщину к стене.
- Вы глубоко заблуждаетесь, полагая этот город своим, - неловкий шаг вперед, и основание трости уперлось в живот Регины, сминая и пачкая парадное платье, - в конце концов, вы сами когда-то его мне отдали, - торговец выдержал короткую паузу, - позволив скупить его до последней полуразвалившейся лачуги.
Сейчас Румпельштильцхен бы заходился самодовольным смехом, паясничал, кривлялся, упиваясь властью и возможностью безнаказанно поиграться с едой перед тем, как сдавить ее в когтистых пальцах. Лицо Голда оставалось каменным, голос - лишенным эмоций, даже скуки, словно он зачитывал годовой финансовый отчет, а не бросал в лицо мэра замешанные на угрозах истины.
Мужчина еще немного надавил на трость, поворачивая ее. Он еще не до конца избавился от старой привычки растягивать уроки хорошего поведения, но со временем это пройдет.
- Позволяя себе ставить под сомнение мою власть в присутствии жителей Сторибрука, вы вынуждаете меня доступно пояснить вам, кому этот город принадлежит на самом деле. Теперь вы понимаете, какую ошибку вы совершили?
Еще немного давления, еще полоборота. Еще несколько шагов прочь по осыпающейся под ногами тропе.

Когда выйдет отсюда, она запрется в своем замке и разрыдается точно малое дитя - когда подле не будет никого, даже ее собственного отражения. И он уже не придет, чтобы предложить скромный подарок в обмен на чистоту сердца и помыслов, потому что взял все, что ему было нужно, оставив в груди будущей королевы сосущую пустоту, так хорошо побуждающую к действию. Даже если единственное, на что оно способно – создавать такую же пустоту в сердцах окружающих.
Да, он создал монстра. Но подарил ей осознание того, что она – не единственная. И, в отличие от него, Регина еще могла винить в своем падении кого-то другого.
- Нет, вам не жаль, - сокрушенно заметил торговец, опуская трость. Он не планировал калечить Регину, или уродовать ее тело синеватыми подтеками – только научить, - пока.
Она была прекрасна. Загнанная в угол, лишенная всего, беспомощная, испуганная, она продолжала огрызаться, только выше поднимая подбородок, становясь все сильнее, закрываясь все больше. Уходя – все дальше.
Наверное, это то и было ему нужно. Чтобы она ушла, чтобы забыла даже думать о доверии между ними. Оно – яд. Оно – начало. Начало дороги, в конце которой оба могут потерять то, чем дорожат более всего на свете: силу и власть.
- О, напротив, - мужчина все-таки усмехнулся и шагнул вперед, оставляя перед женщиной небольшой выбор: холод стены, или холод его тела, - Я прекрасно представляю себе, кем вы являетесь, госпожа мэр. И на что способна ваша власть тоже, - птичьи пальцы сомкнулись на подбородке женщины, поднимая его еще выше, словно в насмешку над ее сопротивлением. Как далеко зайдет ее гордое упрямство? Сможет ли превысить возможности этого слабого тела?
Она была прекрасна, она была притягательна, но даже сейчас он смотрел на нее, как на блоху, выпрыгнувшую под копыта всадника – свысока и с пренебрежением. Что она могла сделать ему? Ничего. Даже сейчас. Даже в этом мире, созданным по образу и подобию ее самой тайной мечты.
В мире, созданным только благодаря его помощи.
- Также я знаю, на что способна моя власть. В этом мире положение уже давно не имеет ровным счетом никакого веса, - Голд небрежно провел большим пальцем по щеке женщины, отлично зная, какой гнев это вызовет у нее, - Полагая, что статус мэра делает вас сильнее меня, вы совершили свою главную ошибку. Подумайте сами. Я могу превратить жизнь любого в этом городе в сущий ад, или в воплощение самой смелой мечты – и ради этого они пойдут на все. А что можете сделать вы? – ростовщик приподнял брови с наигранной жалостью, - посадить их на сутки в конуру к своему шерифу?
Главный зал захлебнулся сумерками, позволяющими различить в темноте только блеск глаз, да силуэт, окантованный подглядывающим в окно призраком солнца. По правую руку от Регины булькнули и прохрипели невидимые часы. Восемь.
Мисс Миллс зря недооценивала мистера Голда. То, что она назвала спектаклем, было едва ли прелюдией. Но оркестровый диссонанс медленно шел на спад - до подъема занавеса оставались считаные минуты.

«Вам нужна моя власть, мисс Миллс», - со вздохом подумал торговец, понимая, что эта истина не придется ей по вкусу. Но со временем, после того, как с губ сойдут пятна сплюнутого только что яда, она сама поймет это, - «И вам нужен я».
Он не стал этого озвучивать. Сейчас любое слово было для госпожи мэра, как бисер для свиней – пустой, бессмысленной, раздражающей шелухой. Регина уже знала, что не сможет его убить – и дело здесь не только в наличие возможностей. Вскоре она поймет, что не может и избавиться от него. И их игра продолжится – удар за ударом, шпилька за шпилькой, предательство за предательством, сплетающиеся в тугой канат, связывающий крепче, чем любой из самых прочных союзов.
Порой вражда способна на большее, чем дружба. Когда-нибудь она поймет и это.
С улицы донесся шорох шин, пол лизнул желтоватый свет фар, двигатель закашлялся и стих. Губы ростовщика дернулись в короткой улыбке – давно пора.
Их разговор действительно уже достаточно затянулся.
Он не стал отвечать на ее горячие проклятья: как едва вышедший из горна кузницы металл они обжигали, но были мягкими, словно воск. Сколько аргументов он бы ни привел, Регина все равно бы стояла на своем – так к чему разоряться впустую, если можно преподать один единственный наглядный урок.
- Пора вам уже понять, мисс Миллс, что в этой жизни немногие вещи будут доставлять вам удовольствие, - устало заметил торговец, тростью преграждая женщине путь. Сухая ладонь опустилась на ее плечо, не столько сдерживая, сколько предупреждая, что бегство бесполезно.
Время слов закончилось.
Обернувшись к открывшейся входной двери, ростовщик сдержанно кивнул вошедшему.
- Здравствуй, Джефферсон. Ты как раз вовремя.
Снаружи лес зашуршал аплодисментами. Все только начиналось.

Das Gift der Lüge lockt mich immer noch,
seit ich in deine schwarze Falle kroch.

Свет фар прорвал покров темноты, сплетя в причудливом танце две тени. Королева вздрогнула, испуганной кошкой обернувшись к Голду, но быстро взяла себя в руки - выдохнула, обратив резкий излом губ в мягкую улыбку. Краска схлынула с лица, оставив ярким пятном на белом фоне алые губы.
Трость стукнула об пол, острой диагональю разрезав путь к отступлению.
Регина не знала, что сделает, если её не выпустят из этого дома - сердце билось пойманной птицей в силках грудной клетки, стучало часто и беспорядочно.
- Не хочу мешать Вам и вашим гостям, - будничным тоном сообщила бывшая Королева, деликатно постучав мыском лодочки по полированному боку трости.
Отворилась дверь - не сразу, чуть прокачавшись вперёд-назад.
Джефферсон - безумный шляпник, которого она оставила на откуп своей матери, у которого забрала дочь и смысл жизни.
Совпадение, случайность - судьба? Или же холодный расчёт Голда, который не должен помнить о прошлом?
Регина всё равно улыбалась, зная наверняка, что ростовщик чувствует её страх - его ладонь до сих пор лежала на белом плече.
Узкие пальцы, по-хозяйски улёгшиеся на бедро, чтобы приподнять до щиколоток подол платья, неуверенно дрогнули, будто Регина не смогла решить - склониться в королевском поклоне или сбежать прочь, и выпустили чёрный атлас.
- Джефферсон, - на выдохе поприветствовала она вошедшего, и в её голосе отчетливо слышалось презрительное недоумение, искусно укрывшее под собой панические нотки.
Подушечки его пальцев кое-где были испачканы белым - Регина обратила на это внимание, когда вкладывала ладонь в его руку, - её ногти же были красными. Ей не нравилось сочетание этих цветов - она предпочитала их разделять, принося на могилу матери бордовые розы, а к отцу - белые гладиолусы, - но она всё же сжала мелко подрагивающими пальцами мужскую ладонь.
Регина любила своих родителей, и особенно сильно она любила их мёртвыми. Она была уверена - увидев Голда в могиле, она простит ему всё.
- Прекрасно, как и всегда, - натянуто улыбаясь, сообщила она, даже не оглянувшись на стоявшего позади ростовщика, - Но, боюсь, мы с Вами разминёмся - я уже ухожу.
Её пальцы всё ещё были вложены в его ладонь.

Холод коснулся ладоней, просквозил от кончиков пальцев вверх, почти что к запястью, пока рука королевы без королевства не изменила своего положения, чтобы сомкнуться ледяным кольцом в традиционном рукопожатии - некрепком, чуть подрагивающим на кончиках пальцев, что наполняло злое удовольствие Джефферсона новыми, ликующими нотами, пусть даже причиной этого сильнейшего для женщины стресса не был он сам. Злая королева - тьма в сердце - обрамленная вечным траурным воротником из вороньих перьев, которые прочно застряли в воспоминаниях после одного лишь наряда - дрожала и испытывала настоящий страх, давление чужой силы без памяти и оттого еще более страшной; нет, каково, а? Безумный Шляпник, окончательно развеселившись, послал мисс Миллс почти что самый очаровательный из своих оскалов, так сказать "Шанель номер пять", чуть разбавленный по дороге, который мог бы убедить почти любую даму в том, что милейший Джефферсон находится далеко за гранью безумия, и сейчас злободневные мысли шляпника посвящены одной только ей. Мягко зашелестело платье, разбив симфонию ночи на отдельные ноты леса, моря и Голда, чей голос (легкий скрип несмазанной оси колеса телеги, спрятанный за теплой бахромой баритона) тонул в окружающем пространстве, растворялся в ночи и самом осознании того, что нагая королева в кои-то веки находится в его власти, не защищенная ни магией, ни силой телесной, ни даже оборонительным сооружением из своих одежд.
И Джефферсон улыбнулся. Сжал крепче ладонь, потянув одновременно ее на себя, к узкой полоске лунного света, падающего из окна, где очень медленно перевернул их рукопожатие ногтями Регины вверх.
- Кра-а-асные, - сильно растянув гласную, прошептал Шляпник, сокращая расстояние до мэра на шаг; голова чуть склонилась, отвернулась от света, почти скрыв глаза в тени и оставив на долю его "подарка" лишь полубезумный блеск и серость белков. - Этот цвет был особо почитаем в одном королевстве из старых детских сказок, - голос окреп, стал чуть громче, позволяя отчетливо слышать каждое слово и Голду. - Том самом, где Червонная Королева встречала любого гостя диким воплем "голову с плеч!" - он, не повышая голоса, одной только интонацией весьма похоже изобразил врезавшийся в память приказ, - прежде чем его допросить. Впрочем, - Джефферсон "спохватился", на мгновение сжав руку сильнее и тут же ослабив хватку до прежней, улыбнулся, обнажив для королевы клыки, - вы наверняка это знаете...
Он, переведя взгляд на Голда, оставшегося за ее беззащитной спиной, шагнул к Регине вплотную, забрав ее ладонь в свой плотно сжатый кулак и прижав их к груди, чтобы тут же склониться к самому уху, прошептав слышное одной только ей:
- Ведь оставили меня там именно вы...
Ни паузы, ни времени, надобных для смены настроения любому нормальном человеку: Джефферсон отстранился спустя мгновение, не выпуская чужой руки, чтобы беззаботно, тоном ребенка, которому родитель принес игрушечный поезд и теперь своим присутствием мешает его разобрать, осведомиться у третьего присутствующего лица, соблюдая одну лишь видимость субординации:
- Насладитесь спектаклем, мистер Голд, или, может быть, исполните роль главной скрипки? - оскал чуть перекорежился на правую сторону, выказывая отношение Джефферсона, тогда как он сам продолжил бессовестно лгать:
- Я готов уступить вам место, подержать платье, организовать группу поддержки вот тут, - он, рисуясь, ткнул пальцем в самое темное место, - вот в этом углу.

Аллюзия на Королеву Червей, выбранная одурманенным жаждой мести Шляпником, пришлась торговцу по душе – равно как и поведение приглашенного “педагога”. Даже в этом мире безумный путешественник между мирами не подводил его ожиданий – это было невероятно мило с его стороны. Примерно так же, как и одержимое стремление Регины и ее матери натянуть на свою голову корону где бы они не находились. Видимо было что-то такое в их крови, впрочем, следовало признать, этот головной убор чудо как хорошо смотрелся на их тщеславных головках.
Хоть Регину держал Джефферсон, ее сердце Голд ощущал в своей руке: теплое, заходящееся рваным ритмом, оно было не черным, нет – всего лишь заляпанным чужой грязью. Его грязью. Мы в ответе за тех, кого извратили – такое искажение популярного в этом мире слогана могло бы стать девизом Темного, если бы ему было хоть какое-то дело до тех, чьи судьбы легли под подошвы его лакированных туфель.
Достаточно было лишь немного надавить. Он видел это в ее глазах – сейчас с его стороны было достаточно одного движения, чтобы раз и навсегда сковырнуть с тела истории имя Злой Королевы. Он мог сломать ее, ее волю и дух, сломать окончательно, после чего уже не оглядываться на упавшую на обочину пустую оболочку. Мог. Но станет ли?
Молчание затягивалось – сокрытый тенью, Голд смотрел на двоих, и вновь его взгляд был невидим, но ощутим, и оттого пауза становилась напряженнее и тревожнее. Ростовщик уже знал, какой даст ответ, но каждому из них требовалось время, чтобы сделать свои собственные выводы.
- Не стоит, - наконец донесся из темноты негромкий голос, - Ты отлично справишься с этой задачей самостоятельно. К тому же, я вижу, вы нашли общий язык. Не стану мешать.
Равномерный стук трости, отмечавший его путь, был единственным, не считая смутного движения полутонов, позволявшим определить местоположение торговца. Будто он осознанно избегал света, могущего открыть золотые струпья и потемневшие когти чужих, забытых по ту сторону проклятья, рук.
Голд уходил не спеша - так уходит последняя надежда, которой он сейчас являлся для падшей королевы. Джефферсон послушает только его слова, сжав зубы, но отступит. Ее, даже самые страшные угрозы, не смогли бы остановить того, кто наконец получил возможность отомстить.
Но слово не прозвучит. Ростовщик не обманывал себя - у Королевы не было шанса избежать этого урока, потому что она не смогла бы добровольно признать его власть. В некотором роде это была и его заслуга. Да, там, на приеме, Голду понравилось стремление Регины опробовать на нем свою хватку. Но, как и любой наставник, его обязанностью было наглядно показать ученику, где заканчиваются его возможности - чтобы в будущем совершаемые им ошибки не приобрели статус фатальных.
Он остановился только у самой двери - силуэтом, выхваченным проникшим через открытую створку светом. 
- Мисс Миллс, пожалуйста, не сопротивляйтесь. Мы ведь не хотим причинить Вам вред, - и хотя последние слова он говорил, глядя на Регину, адресованы они были отнюдь не ей. В голосе ростовщика не звучало ни угрозы, ни настойчивости, но Шляпнику должно было хватить ума, чтобы понять, что случится, если он поступит иначе.
В отличие от своей первой протеже, Голд не спешил рубить головы. Только не те, что принесут больше пользы на плечах своих владельцев, чем в качестве таксидермического сырья. Принесет ли пользу Регина? О, в этом он почти не сомневался – равно как и в том, что проблем она принесет не меньше.
Дверь жалобно скрипнула и закрылась за его спиной.

Время застыло, а чёрное сердце Королевы ядовитым плющом обвил ужас. Всё потеряло свой смысл: власть и сила, прошлое и их жестокие игры - единственное, что сейчас имело значение - его ответ.
Если он присоединится, если сделает хотя бы один шаг навстречу - это сломает её.
Один шаг может поставить крест на всём, что когда-либо их связывало.
Голд его не сделал.
"Не стоит" - и Регина с облегчением закрыла глаза, чтобы он не увидел неуместной сейчас благодарности.

А потом сердце провалилось вниз.
Мягкое "пожалуйста" обрекло её на молчаливую покорность, но не знавшая ещё силы этого слова Регина уже отвернулась от своего наставника, презрительно кривя губы.
Только когда раздался первый глухой удар кованого наконечника о дощатый пол, она повернула голову.
И маска Королевы пошла трещинами, побелевшие под кровавой помадой губы судорожно сжались - Регина вскинула голову и бросила вслед уходящему ростовщику:
- Отзови своего пса, Голд, - а в её голосе мольба сплелась с ненавистью в один причудливый узор.
В карих глазах капелью звенело отчаяние. Трость неумолимо отсчитывала шаги. Скрипнула, открываясь, дверь.
- Я усвоила урок, - признав поражение, выдохнула Королева, не отводя молящего взгляда от прямой спины своего учителя.
Щёлкнул замок, и точёные плечи опустились под тяжестью свалившейся на них безнадёжности.
- Ублюдок! - выкрикнула Регина в спину Голду, в презрительном отчаянии отворачиваясь от двери.

Свет зажжённых фар золотом выцветил белую кожу, разбросал по комнате тени и скрылся в шуршании шин.
- Ублюдок, - повторила она Джефферсону, чувствуя, как медленно и неумолимо дрожь растекается по телу с кончиков пальцев.
Регина, до этого момента ещё державшаяся надежды, что Голд вернётся за ней, всхлипнула, затравленным зверем оглядывая комнату.

Красное к белому - пальцы переплелись, а цветом безумия оказался простой серый - Регина узнала об этом, заглянув Джефферсону в глаза.
- Голд уже ушёл, - начала было она, и осеклась - чёрная лента скользнула по шее, открывая алый узор.
Так легко оказалось представить, что он был оставлен на коже всего день-два назад.
И Регине вдруг стало холодно - точно метели Снежной Королевы вырвались из небытия, чтобы приласкать обнажённую кожу ледяными поцелуями и украсить белое полотно россыпью мурашек.
Едва ли она была виновата меньше, чем державший в руке топор.

Сведённые лопатки ныли в немой издёвке над силой расправленными плечами.
- К чему тебе это теперь? - покрутив туго перетянутыми запястьями, всё же спросила Регина, будучи не в силах отвести взгляд от въевшейся в кожу красной полосы, и голос её дрожал так же сильно, как и она сама.
Ответ был уже известен.

- Госпожа мэр, с вами скучно! - Шляпник обиженно надул полные губы, тут же нахмурившись и отойдя от женщины на один длинный шаг. Волосы женщины цветом почти сливались с темнотой за ее плечами, резко контрастируя с посеребренной падавшим с улицы светом кожей; можно было бы провести аналогию с красивыми древними мифами, если бы не выделявшиеся на лице своей чернотой глаза и кроваво-красные губы, которые наводили на совершенно другие мысли.
- Ах, видел бы вас сейчас мистер Стокер! - мужчина расплылся в улыбке, шагая обратно и накрывая Регину собственной тенью. Самым кончиком пальца он расчертил широкий дугообразный узор на обнаженном плече, закончив его возле яремной впадины. Пальцы, сомкнувшись, щипнули до боли кожу, разжались, отбарабанили мелкую дробь, пока не легли по хозяйски во впадину у основания шеи.
- Местные "маги" считают это место центром принятия решений, - прошептал Джефферсон, не отрывая зачарованного взгляда от своих рук на белой коже. В голове шляпника тихо ронял песок сквозь клепсидру счетчик: вот руки начинают ощущать нехватку снабжения кровью, спустя минут пять Регина сможет пошевелить пальцами с большим трудом. Часа через два (предоставит ли Голд ему это время?) ее руки окажутся покалеченными безвозвратно, что бы такого придумать для ее рта, чтобы ведьма никогда больше не могла читать заклинаний?
- Энергия, видимо, скапливается во впадине, пока не перехлестнет через край, спонтанным решением или обдуманным, у кого-то жестким, у кого-то не очень, - нахватавшись разных книг этого места, Шляпник многие из них откидывал в сторону почти сразу после того, как они ему наскучивали, радуя окружающее себя пространство собственными выводами о прочитанным. Пальцы, почти ласкающие мягким поглаживанием кожу, вдруг напряглись, уперлись в основание яремной впадины, отталкивая Регину прочь, тогда как сам Джефферсон мягким кошачьим шагом отступил назад, на свет, обнажив в ухмылке белые зубы.
- Не этим ли центром вы думали, - несколько патетично, как будто вокруг них была сочувствующая ему публика, продолжил громче мужчина, деловито расстегивая пуговицы на жилете и стягивая его с плеч, - когда оставляли меня в Королевстве Червей, разделив меня с дочерью временем и пространством, не взирая на наш уговор?
Губы Шляпника покривились в жестокой усмешке, чтобы практически тут же снова вернуться в благожелательную усмешечку. Он оглянулся в поисках подходящего предмета обстановки, и, не найдя самой вешалки, рассеянно хмыкнул, отбросив жилет на стул. Он уже получил от нее одну словесную оплеуху на пороге портала, теперь же, когда декорации вокруг них поменялись, Джефферсон медленно, очень медленно расстегивал и вытягивал ремень из шлёвок, тут же накручивая его на кулак.

- Ах, опять эта игра в словесность, - Джефферсон трагично заломил брови, подаваясь спиной назад и разводя руки в стороны, - Вы сказали мне ровно это, а потому я использовал вашу формулировку против вас, не придраться; наверное, мне действительно стоило добавить слово "вместе", чтобы даже такая бессердечная тварь, как ты, поняла о чем речь, но! - Шляпник округлил глаза и вытянул губы в аккуратную букву "о", всего на мгновение, чтобы тут же стереть со своего лица эту маску неприятнейшего из сюрпризов, - Я был о тебе и твоем уме гораздо более высокого мнения. В конце концов, разве не ты, - он шагнул вперед, предприняв попытку соединить перед собой руки и только при неудаче вспомнив о ремне в одной из них. Взгляд вместе с головой опустился, чтобы практически тут же быть медленно исподлобья поднятым - абсолютно безумным и злым. "Похоже на совиную пелену", - говорил Шляпник, разглядывая себя в зеркало в первые часы после перемещения из Червонного королевства; впрочем, он не так много видел в этом королевстве настоящих, живущих по всем правилам жизни сов, чтобы оказаться вдруг правым.
- Разве не ты, - повторил он, раскручивая намотанный на кисть ремень, - явила весь спектр настоящих и очень живых эмоций, когда у тебя отняли твоего Дэмиана.. Дэвида.., - он пощелкал пальцами свободной руки, раскачивая, как писатель в порыве вдохновения раскачивает пером, ремнем во второй, - Дэниэла! Ты знаешь, что такое терять и что значить "хотеть быть вместе с дорогим для тебя человеком".
Шляпник остановился напротив Регины, заглядывая в ее глаза. Чернильная темнота затягивала вовнутрь не хуже колодца для маленькой девочки по имени Алиса, следуй за белым кроликом, тебе будет не больно, а больно - так разве чуть-чуть; ровно настолько, насколько прикажет  чернильно-черное сердце этой и другой королевы, все они предпочитали порядочности короны, неуязвимость и власть. У мужчины задрожали губы - не поймешь, не то сдержанный смех, не то слезы, - пока он не хмыкнул, внезапно выпустив улыбку изнутри себя.
- Впрочем, о чем это я, - рука с ремнем поднялась, указательным пальцем очертив абрис королевской скулы и позволив кожаной ленте, раскачиваясь, касаться обнаженного тела. - Говорят, высушенные, мертвые изнутри деревья способны стоять годами, до первого шторма, - он, отпустив взгляд гулять по лицу мэра, уже не говорил громко, но, напротив, чуть приглушенно, почти доверительно, как бывает порою при разговорах с совсем посторонним человеком по душам, - они выглядят совсем как живые для непосвященного человека, с той только разницей, что никогда - слышишь? - никогда, не покрываются нежно-зеленой листвой. Так и с тобой. Не способна любить, не способна доверять, не способна быть человеком... И функция твоя одна, творить зло.
Мужчина хмыкнул, откачнулся назад, отбрасывая на все тот же стул ненужный ему ремень и маску всепонимающего терапевта. Он не стал расстегивать брюки, пытаться ее испугать еще больше (тем более, что вряд ли ее могло бы испугать мужское естество): Шляпнику было скучно от того, что она, раздетая догола, не пыталась даже прикрыться. Шагнув к ней, как был, одетым, он грубо притянул к себе ее голову за волосы, вынудив прижаться почти всем телом к нему и обхватив пальцами второй руки ее горло.
- Де-ма-го-гия, - с явным наслаждением и по слогам выплюнули ухмыляющиеся губы, когда Шляпник наклонил к ней свою голову, готовясь нырять в колодцы; было не страшно, у него были свои парашюты, а белый кролик... Что ж, он давно хотел поймать стервеца. - Завтра все будет по-прежнему, поскольку у любой нарушенной сделки, как и у магии, есть своя цена, как когда-то говорил Румпельштильцхен в те славные времена, когда имел при себе свою память в полном комплекте ; я свою долю исполнил, ты - выражаясь языком мира, в который ты нас запихнула - номинально, готова ли ты рискнуть последними крохами своей магии, ради проверки слов темного?
Он улыбнулся, наклонившись почти вплотную, так, что ухмыляющиеся губы едва не коснулись кроваво-красных.
- Я готов.